Maria Stern

Порой в общении возникает путаница между тем, что собеседник сообщает буквально, тем, что он имеет в виду на самом деле, и тем, что он желает донести. В результате мы можем оказаться в дезориентирующем потоке противоречивых сигналов, а попытка к ним приспособиться приводит к странным психическим сдвигам. В этом выпуске рубрики «Просто о сложном» T&P рассказывают о принципе «двойного послания».

Концепция «двойного послания» возникла в 1950-х годах, когда известный англоамериканский ученый-полимат Грегори Бейтсон вместе со своими коллегами, психиатром Доном Д. Джексоном и психотерапевтами Джоном Уиклендом и Джеем Хейли, начал исследовать проблемы логических искажений при коммуникации.

Рассуждения Бейсона основывались на том, что в человеческом общении правильная логическая классификация аргументов постоянно нарушается, что и приводит к недопониманию. Ведь разговаривая друг с другом, мы используем не только буквальные значения фраз, но и различные коммуникативные модусы: игру, фантазию, ритуал, метафору, юмор. Они создают контексты, в которых может быть истолковано сообщение. Если оба участника коммуникации интерпретируют контекст одинаково, они достигают взаимопонимания, но очень часто, к сожалению, этого не происходит. Кроме того, мы можем искусно симулировать эти модальные идентификаторы, выражая фальшивое дружелюбие или неискренне смеясь над чьей-то шуткой. Человек способен проделывать это и бессознательно, скрывая от самого себя настоящие эмоции и мотивы собственных поступков.

Вот как вкратце можно описать суть концепции double bind: человек получает от «значимого другого» (члена семьи, партнера, близкого друга) двойное послание на различных коммуникативных уровнях: на словах выражается одно, а в интонации или невербальном поведении — другое. Например, на словах выражается нежность, а невербально — отторжение, на словах — одобрение, а невербально — осуждение и т.д. В своей статье «К теории шизофрении» Бейтсон приводит типичную схему такого послания:
Субъекту сообщается первичное негативное предписание. Оно может принимать одну из двух форм:
а) «Не делай того-то и того-то, иначе я накажу тебя» или
б) «Если ты не сделаешь того-то и того-то, я накажу тебя»

Одновременно передается вторичное предписание, которое конфликтует с первым. Оно возникает на более абстрактном уровне коммуникации: это могут быть поза, жест, тон голоса, контекст сообщения. Например: «не считай это наказанием», «не считай, что это я тебя наказываю», «не подчиняйся моим запретам», «не думай о том, чего ты не должен делать». Оба предписания достаточно категоричны, чтобы адресат побоялся их нарушить — к тому же для него важно сохранять хорошие отношения с партнером по коммуникации. При этом он не может ни избежать парадокса, ни прояснить, какое из предписаний является истинным — потому что уличение собеседника в противоречии, как правило, тоже приводит к конфликту («Ты мне не доверяешь?», «Ты думаешь, я сам не знаю, чего хочу?», «Ты готов выдумать что угодно, лишь бы мне досадить» и т.д.)

Например, если мать одновременно испытывает и враждебность, и привязанность к cыну и в конце дня хочет отдохнуть от его присутствия, она может сказать: «Иди спать, ты устал. Я хочу, чтобы ты уснул». Эти слова внешне выражают заботу, но на самом деле маскируют другой посыл: «Ты мне надоел, убирайся с глаз моих!» Если ребенок правильно понял подтекст, он обнаруживает, что мать не хочет его видеть, но зачем-то обманывает его, симулируя любовь и заботу. Но обнаружение этого открытия чревато гневом матери («Как тебе не стыдно обвинять меня в том, что я тебя не люблю!»). Поэтому ребенку проще принять как факт то, что о нем заботятся таким странным образом, чем уличить маму в неискренности.

НЕВОЗМОЖНОСТЬ ФИДБЕКА

В разовых случаях подобное проделывают многие родители, и это далеко не всегда приводит к серьезным последствиям. Но если такие ситуации повторяются слишком часто, ребенок оказывается дезориентирован — для него жизненно важно правильно реагировать на сообщения мамы и папы, но при этом он регулярно получает два разноуровневых месседжа, один из которых отрицает другой. Через какое-то время он начинает воспринимать такую ситуацию как привычное положение дел и пытается к ней приспособиться. И тут-то с его гибкой психикой происходят интересные изменения. Индивид, выросший в таких условиях, может со временем совсем потерять способность к метакоммуникации — обмену уточняющими сообщениями по поводу коммуникации. А ведь обратная связь — важнейшая часть социального взаимодействия, и множество потенциальных конфликтов и неприятных ошибок мы предотвращаем фразами вроде «Что ты имеешь в виду?», «Почему ты это сделал?», «Я правильно тебя понял?».

Потеря этой способности приводит к полной неразберихе в общении. «Если человеку говорят: «Чем бы ты хотел заняться сегодня?», он не может правильно определить по контексту, по тону голоса и жестам: то ли его ругают за то, что он сделал вчера, то ли к нему обращаются с сексуальным предложением… И вообще, что имеется в виду?» — приводит пример Бейтсон.

Чтобы хоть как-то прояснить окружающую реальность, хроническая жертва двойного послания обычно прибегает к одной из трех базовых стратегий, которые и проявляются как шизофренические симптомы. Первая — буквальная трактовка всего, что говорится окружающими, когда человек вообще отказывается от попыток понять контекст и рассматривает все метакоммуникативные сообщения как недостойные внимания.

Второй вариант — прямо противоположный: пациент привыкает игнорировать буквальное значение посланий и ищет во всем скрытый смысл, доходя в своих поисках до абсурда. И, наконец, третья возможность — эскапизм: можно попробовать совсем избавиться от коммуникации, чтобы избежать связанных с ней проблем.
Но и те, кому повезло вырасти в семьях, где принято выражать свои желания предельно ясно и однозначно, не застрахованы от двойных посланий во взрослой жизни. К сожалению, это распространенная практика в общении — в первую очередь, потому, что у людей нередко возникают противоречия между представлениями о том, что они должны чувствовать/ как они должны себя вести и тем, что они делают или чувствуют на самом деле. Например, человек считает, что для того, чтобы «быть хорошим», он должен проявлять к другому теплые эмоции, которых на самом деле не испытывает, но боится это признать. Или, наоборот, у него появляется нежелательная привязанность, которую он считает долгом подавлять и которая проявляется на невербальном уровне.

Транслируя номинальное сообщение, противоречащее реальному положению дел, спикер сталкивается с нежелательной реакцией адресата, и не всегда может сдержать свое раздражение. Адресат, в свою очередь, оказывается в не менее дурацком положении — вроде бы он действовал в полном соответствии с ожиданиями партнера, но вместо одобрения его наказывают непонятно за что.

Впрочем, сам Бейтсон считал, что double bind может быть не только средством манипуляции, но и вполне здоровым стимулом к развитию. В качестве примера он приводил буддистские коаны: мастера дзен часто ставят учеников в парадоксальные ситуации, чтобы вызвать переход на новую ступень восприятия и просветление.

Варламова Дарья